Тут, на берегу, овладевают не мысли, а именно думы; жутко и в то же время хочется без конца стоять, смотреть на однообразное движение волн и слушать их грозный рев.
Между делом прочитала серию очерков Антона Чехова, которые он сделал во время поездки по Сахалину в 1890 году. Кроме структуры сбора информации и составления таблиц меня в этих текстах интересовало, конечно, как Чехов увидел положение женщины на каторге.
Сами понимаете, ничего хорошего рассказать об острове на тот момент Антон Павлович не смог, а мужское восприятие помешало ему передать весь ужас и бесправие российской женщины на Сахалине.
Всё-таки интересно, что были времена, когда человек мог одинаково хорошо писать художественную литературу и заниматься сбором чисто статистических данных. Чехов разработал свою систему, аккуратно записывал все цифры, в каждом очерке у него много фактических данных о количестве заключенных, гендерном составе, ценах, сборах, расходах, земле и прочих на первый взгляд скучных вещах, из которых и складывается в итоге общая картина.
Если бы не страх перед физическими препятствиями, то, при разбросанности каторжных работ и слабости надзора, на острове оставались бы только те, кому нравится здесь жить, то есть никто.Сахалин Чехова встретил недружелюбно, и в дальнейшем особо не привечал, несмотря на высокое общественное положение. Писатель наравне со всеми тонул в грязи, спал в окружении клопов и тараканов, плохо (по сравнению с материком) питался и наблюдал, записывал, отмечал. Он честно пытался изложить положение каторжан как есть, без прикрас. И в целом, я считаю, у автора получилось: мы видим дремучую жестокость мужчин, равнодушие и бесправие, русскую тюрьму. Без Жана Вальжана, правда.
Каторжных женщин тюрьма совершенно уступила колонии. Когда их везут на остров, то думают не о наказании или исправлении, а только об их способности рожать детей и вести сельское хозяйство.Больше всего меня впечатлил один из первых очерков, в котором автор рассказывает, что женщину на сахалинскую каторгу в принципе отправляли как домашнюю рабыню и матку на ножках. Женщинам запрещали работать на каторге, выдавали только арестантский пай. Но его не хватало, и чтобы прокормить себя, каторжанка вынуждена была соглашаться либо на положение бесправной рабыни в домах надзирателей и местной интеллигенции, либо идти в сожительницы к каторжанину с домом и участком.
Естественно, за работу в доме каторжанкам не платили, а часто хозяин еще и сексуально домогался работницы. А в доме каторжанина женщину держали на положении домашнего животного, и если новой ячейке общества не хватало денег, в первую очередь на продажу шло женское тело. Отцы продавали жён и дочерей, а сами жрали на деньги, которые другие мужчины платили им за изнасилование.
Ввиду громадного спроса, занятию проституцией не препятствуют ни старость, ни безобразие, ни даже сифилис в третичной форме.Язык, которым он описывает состояние каторжанок и свободных женщин на Сахалине, противоречивый. То он пишет: «Мне приходилось встречать на улице в Александровске девушку 16-ти лет, которая, по рассказам, стала заниматься проституцией с 9 лет». То в другом месте отмечает: «А подневольное состояние женщины, ее бедность и унижение служат развитию проституции». Любопытное сочетание.
Нельзя заняться проституцией в 9 лет, мы сегодня все (я надеюсь) это понимаем. И нельзя сказать о продаже 9-летней девочки мужику, что она стала заниматься проституцией. И даже «была изнасилована» не канает, потому что был один конкретный мужчина, который купил и изнасиловал ребенка. Но 1890-й год, и чего вы хотите.
Русский интеллигент до сих пор только и сумел сделать из каторги, что самым пошлым образом свел ее к крепостному праву.Чехов видел надзирателей, которые принуждали 13-14-летних девочек к сожительству за еду, видел и матерей, которые торговали своими дочерьми, видел благополучных жён и дочерей местной администрации, которых обшивали рабыни-каторжанки. И всё это он записал, но мне всё-таки не хватило однозначности в выводах о положении женщин на каторге. С одной стороны, и хорошо, что автор оставляет за читательницами право поставить точку. С другой, про жестокость телесных наказаний Чехов высказывается вполне однозначно.
При этом ни разу за всё время он не делает попытки объяснить своим товарищам, что происходит нечто недопустимое. И что самое интересное, Чехов не считает насилием отказ каторжанкам в праве самостоятельно зарабатывать, и принуждение к сожительству с мужчинами тоже за насилие не признает. Потому что женщины соглашаются добровольно! Что возвращает нас к дискуссии о границах добровольности и выбора.
Грустная, страшная книга, и читать ее только как трэвел-блог не получается. Потому что речь идёт об истории нашей страны, о том, на каком фундаменте построен Сахалин. Страшно жить на костях.